Нематериальное культурное наследие Рязанского края

Обрядовые песни свадебного ритуала южноскопинской зоны

Обрядовые песни в южноскопинской свадьбе сопровождали ключевые, наиболее значимые эпизоды ритуала. Речь идет о традиционной свадьбе десяти сёл, расположенных к югу от Скопина — на правом берегу реки Вёрды. Это сёла Секирино, Корневое, Пупки, Князево, Петрушино, Чулково, Дмитриево, Свинушки, Ермолово и Побединка.

Бóльшую часть в музыкально-обрядовом материале свадьбы занимают песни, которые сами жители южноскопинских сёл называют величальными, цель их исполнения определяется глаголами «величать» или «обыгрывать». Видимо, эти термины в целом очень близки по смыслу. Однако можно заметить, что они употребляются по отношению к песням, которые звучат в разных обрядовых ситуациях.

Песни, которыми величают, исполняются на основной обрядовый напев и заполняют собой начальную часть ритуала, начиная от засватанья и заканчивая застольем в доме жениха. То есть до того, как окончательно совершён территориальный переход молодой. Основную часть корпуса песен, исполняемых на свадьбе, в местной традиции составляют величания молодоженов, их типичные зачины — «Хороша наша…» или «Хорош наш…». Эти величания могли исполнять как по отдельности молодым (персонально адресованные кому-то одному из новобрачных), так и обоим (поочередное величание: сначала жениха, потом невесты или наоборот). На начальных этапах брачного ритуала певицы каждой семьи величали своё дитя, а уже после венчания молодых величали совместно. Также величания могут быть исполнены близким родственникам: матери невесты или матери жениха, либо их крёстным. К этой же группе относится прощальная песня «Уж вы девушки мои подружки», которая исполняется подругами невесты также на основной обрядовый напев. Сам термин прощальная песня в местной традиции не используется, но семантика поэтического текста даёт нам право причислить её к именно к таким образцам.

Другие величальные песни приурочены ко второй части ритуала — от застолья до окончания свадьбы. В большинстве случаев исполнение таких песен называют обыгрыванием, так как они имеют другую функцию и звучат в адрес гостей свадьбы. Во второй половине свадьбы, и главным образом на праздничном застолье, происходит окончательное сплочение двух семей и, посредством обыгрывания — своеобразного перечисления присутствующих — как бы заново выстраивается родовая структура.

Помимо обрядовых свадебных песен в полевых условиях удалось зафиксировать одно свадебное причитание, которое прежде исполняла невеста. Оно связано с переодеванием молодой, её прощанием с подружками и родным домом. В этой традиции существовали и другие исполнители плачей, например, плач матери невесты или её крёстной.

Важным жанром для местной свадьбы, как и для южноскопинской традиции в целом, являются инструментально-вокальные формы — страдания и припевки под плясочкю. Их исполняют во время всевозможных перемещений участников ритуала: из дома невесты в дом жениха либо в противоположном направлении, или когда обходят село.

Также на свадьбе поют протяжные песни. Одни из них приурочены непосредственно к свадебному обряду, другие могут звучать как на свадьбе, так и в других ситуациях.

 Музыкальные жанры южноскопинской свадьбы тесно связаны с двумя кодами ритуала — пространственным (где звучит то или иное фольклорное произведение) и персонажным (кому оно адресовано). Если разграничивать песни по месту их исполнения, то выделяются песни, звучащие в доме жениха, исполняемые в доме невесты и те, которые поют во время перемещения свадебной процессии из одного локуса в другой.

Стоит сразу отметить, что с ритуальным пространством невесты связаны очень немногие фольклорные образцы, что объясняется спецификой самого ритуала — небольшим числом происходящих здесь обрядовых актов. В доме невесты звучат причитания и прощальная песня, а представители стороны жениха в ожидании молодой исполняют другие песни — «Ну-тя скорей» и «Разъязжал-выезжал Иван-сударь на коню».

Основная масса свадебного репертуара звучит в доме жениха. Это песни, напевы которых маркируют контакты двух родов и чаще всего исполняются обеими сторонами. Таковы песни, которые поют на запое (как можно понять, его устраивают в доме жениха, если сватовство происходило в традиционной форме), после приезда с венчания, на застолье. Есть группа жанров, которые исполняются во время всевозможных перемещений из одного локуса в другой. Они могут звучать, например, в канун свадьбы, когда несут узлы, в свадебный день во время отвоза постели и сундука, на застольях и при обходе села, а также утром второго дня, когда идут ярку искать. При таких переездах доминантным жанром служат величания молодым, а кроме них — частушки с пляской и страдания под гармонь.

Если же разграничивать песни по их адресатам, то, как уже было показано выше, можно разделить музыкально-поэтические тексты, предназначенные молодым — жениху и невесте, близким родственникам — родителям и крёстным, с другой стороны — те, которые адресованы гостям свадьбы.

Рассмотрим теперь, как распределяется музыкально-поэтический репертуар в линейной структуре свадебного обряда. Одни свадебные песни имеют закреплённость за конкретным этапом свадьбы — например, песня при расплетении косы, другие, например, величания молодым, могут включаться в разные эпизоды ритуала. Зачастую в поэтических текстах свадебных песен прямо или косвенно указывается конкретная обрядовая ситуация, что оправдывает то или иное обрядовое прикрепление песни.

По свидетельству большинства информантов свадебные обрядовые песни начинали звучать уже на раннем этапе сватовства. Как уже говорилось ранее, в местной традиции существовали две формы сватовства — от жениха (ходить сватать) и от невесты — навязывать. Жители вспоминают, что в день состоявшегося сватовства молодых величали весь вечер: «Я сама ня знала, за каво мине навязали. Вот, типерь значит идуть к нявести. Тама: Авдотья! Мы тваю Катькю прасватали!—  «Ну и харашо, ну и слава тибе, Госпади!», —  а то пазор был в девках хадить! Ну и садяца, садяца, и начинають: «Хараша барыня, наша Катярина», — вот в эту пору. Хоть ана харошая, хоть ана плахая, всигда хвалють. Весь вечар хвалють»

Хараша, барыня, наша Катяринушка.

Пригажа, барыня, наша Иванавна.

Д’уш и где вырасла да такая барыня?

Д’уш расла вырасла у сваво батюшики — эта ат нявести хвалят. С этай стараны ат жениха:

Наш харош, наш харош Иванушка.

Наш пригож, наш пригож Никалаевич.

Нам давно, нам давно взять-та хателася.

Нам давно, нам давно палюбилася.

У нас свёкар, свякры да, люди умнаи.

Дивярёчики у нас ни журливаи.

Д’уш заловушки у нас не смурливаи»  (Секирино).

В поэтических текстах этих песен, как можно заметить, каждый из молодожёнов показан на фоне своей семьи. Целью этих величаний служит восхваление как самих новобрачных, так и семей, где они выросли.

После того, как навязали невесту и обе стороны договорились между собой, все шли в дом к невесте — пропивать её. По дороге к молодой пели величания в её адрес: «Ну эта када дагаваряца, выпьють тама и выходють. Ани идуть дамой и па улицы пають» (Секирино). Местные жители вспоминают, что старались величать как можно дольше, заполняя пением величаний всё время, которое занимала дорога из одного дома в другой: «Тут пряма у жениха сладили, идуть к нам.  Ани дагаварились и прям всю дарогу хвалють мине: «Я дабрé хараша», — какая бы я ни была, мож уродиливая, мож плахая, но всё равно мине тут хвалють. И жениха хвалють, и свякровь хвалють, штоб я бяз гори жила. Пають невазможна, заливаюцуть» (Секирино).

Из вышеописанного можно предположить, что одни и те же песни исполнялись неоднократно, причем в обоих домах — и невесты, и жениха, а также по дороге, которая их соединяла.

К сожалению, не удалось найти комментария о приуроченности свадебной песни «При вечере вечеринка». Во время сеанса звукозаписи исполнительница только упомянула, что её поют на свадьбе. Судя по поэтическому тексту, есть основания предполагать, что данная песня могла звучать на сватовстве. На это указывает упоминание времени суток — вечером (а навязывание и запой — единственные этапы свадьбы, которые совершались в вечернее время). Дополнительным аргументом такой приуроченности может быть разрабатываемый в тексте образ двух голубок. Хотя обычно в свадебной поэтике это символы новобрачных, в контексте южноскопинского обряда навязывания он может иметь дополнительное толкование: по сведениям информантов, навязывать ходили две женщины со стороны невесты в дом жениха, параллели чего можно найти в тексте этой песни.

При вечире, при вечире вичаринка, вичаринка.

При лучинушке, при лучинушке, при агонику, при агонику.

Прилятали, прилятали две галубки, две галубки.

Ани сели, ани сели, гурватали, гуртавали.

Сибе гнёздышка, сибе гнездышка любавали, любавали.

На пропое, при выводе невесты к гостям снова исполняли величание в её адрес. Невесту представляли с лучшей стороны, описывали её красоту, хвалили семью, в которой она выросла: «Ну, вот пришли прилаживать. Иду, прихажу, мать, атец пришли. Убрали мине, нарядили. Вядуть, а вядёт мине тётка Ульяна. Вядёть, вядёть и абыгрываит миня: “Хараша Аксиньюшка”» (Секирино).

Помимо величаний невесте и жениху на пропое могли звучать и другие свадебные песни, одна из них — «Шелковая ленточка». Текст песни построен в форме диалога и обращён к невесте с целью признания своего жениха милым: «Я села, пасадили мине с ним рядам. Ну, я яво знала, он к нам на вечёрку хадил. Типерь ана (свякры) паглидела на мине — а я вся никакая. Ана паглядела и начала:

Шалковая ленытачка ка стеначки льнёт.

Д’уш Иван Аксиньюшку к сирьдечюньку жмёт.

Скажи ты Аксиньюшка, кто тибе милей?

Мил-та мне милёхунёк, батюшка радной.

Ня правда, Аксиньюшка, ня истинаё!

Мила мне, милёхунькя, матушка радная.

Ня правду Аксиньюшка, ня истинаё!

Мил-та мне милёхунёк Иван-государь

Всё правду, Аксиньюшка, всё истинаю!  (Секирино).

После пропоя начинался подготовительный период. Могли ли петь какие-то песни в этот период, неизвестно, так как комментарии по этому поводу отсутствуют.

Накануне свадьбы родственники невесты относили узлы в дом жениха. По воспоминаниям жителей, несли узлы вовсе не с песнями, а со страданьями под гармонь: «Идут па дароги и с гармоней. Ана нисеть эт самая, узлы-та и ня пляска, а страданья пают». (Чулково).

Особенно насыщен обрядовыми песнями первый день свадьбы: они звучали и во время ожидания жениха, когда невесте расплетали косу, и по приезду жениха, и в моменты передвижения свадебной процессии из локуса жениха в локус невесты и наоборот, а также на застолье, во время обходов кругом села и в конце свадьбы.

Утром свадебного дня к невесте приходили девушки, её подруги, и помогали ей собираться к венцу: одевали, расплетали косу. Именно в этот момент — в ожидании жениха звучала песня «Уж вы девушки, мои подруженьки»: «Уж вы девушки, падруженьки — эт кагда девку наряжають пад вянец. Сабирают нявесту к вянцу. Падруги вить сабирают. Ну и адна запивая:

Э, уж вы девушки, мои подруженьки

О, ох сабяритеся да ка маму двару.

Ка маму да ка двару да ка широкаму.

У маво-та у двара да крутая гара.

Ой да вы улейтя её ключавою вадой,

Ой да штоба конюшики да яго не взошли не въехали.

Ой наши конюшки кованы, да залатыми ани падковами»  (Секирино).

В песенной коллекции имеется ещё один свадебный образец, который не имеет комментариев по поводу приуроченности в свадьбе. Можно лишь предположить, что он мог звучать в тот момент, когда жених с дружками подъезжал ко двору невесты, чтобы выкупить и поехать с ней к венцу. Во всяком случае именно эта ситуация обрисовывается в поэтическом тексте песни:

Разъязжал, разъязжал Иван-сударь на коню,

Выкликал, выкликал он Марьюшку из варот.

Пади выйди, ой Марьюшка, варотицы атвари.

Я бы рада атварила, буян ветер шибка бьёт.

Буян ветяр шибка бьёт, с галовушки цвяты рвёт.

С галовушки цвяты рвёт, красна сонца в лицо жгёт.

Красна солнца в лицо жгёт, крысата с лица спадёт.

Крысата с лица спадёт, никто замуж ни вазьмёт.

Следующий обрядовый момент, отмеченный исполнением специальной песни, — жених с дружками стоят в сенях. Песня «Ну-тя скорей» имеет точечное закрепление в свадебном ритуале — ее поют в момент ожидания вывода невесты: «Мёрзнуть ведь в синях. Косу там нам расплятали, вот. И жаних там в сенях был. Тады дружки стая. Дружки в синях стая и сказывають, паганяють: «Скарея, скарея!», — стучать аб эту  дверь-та. Тут заиграють окала синéй:

Ой ну-тя скарей, ой ну-тя скарей.

Ни тамитя каней, ой ну-тя скарей.

Ой наши ой ли ох конюшки да застоялися.

Ох наши ли маладыя запячалились.

Ох наша ой ли, ох Марьюшка запячалилась, ой наша ли.

Он, жаних-та, сказывая:

Ох я ли тибе, ой Аннушка, да ни в няволь бяру.

Ох я ли тибе, ох Иванавна, да сымавольнаю.

Ох хочишь ли иди ой Аннушка, а хошь в девушках сиди» (Ермолово).

По-видимому, едва ли не в это же время, собираясь к венцу, невеста причитывала. Поэтический текст ее причитания представляет собой цепь вопросительных реплик в адрес подруги, которая расплетает ей косу, и родного брата. Брат, как известно, — тот персонаж со стороны невестиного рода, которому приписывается особая роль в ритуале, он как бы состоит в ответе за невесту до замужества. Не случайно, рассказывая об этом эпизоде, певицы утверждают, что невеста причитывала, крепко обнимая (абжимая) брата. В тексте также улавливаются мотивы прощания молодой с девичеством, со своей косой, сравнивается девья и бабья воля.

И милая ты мая падружка Санюшка!

А на кой жа ты маю косу русаю расплятаишь?

И вить ты за ней ни хадила,

И ты иё ни часала.

А жа радной ты мой, братиц, Иванюшка!

А на кой жа ты с мине девичию волюшку сымаишь?

А бабию надяваишь?

И бабия волюшка дабрей ана тижёлыя.

А куда пайдёшь ─ всё спахитят.

«А нявеста кричить. А нявеста кричить, у нявести косу расплятають, панёву надявають. Вот-такую вота. Ана абжимая тады брата. Ана абжимая и кричить: «А милай ты мой братя, на чё жи ты мине сухату-крухату надяваишь, а девью волюшку снимаишь? Девья волюшка часавая, а бабия — векавая!» (Ермолово).

После того как невесте расплели косу, её благословляет мать. Во время благословения мать обычно не сдерживалась и начинала причитывать. В своих словах она вспоминала прежнюю жизнь и добрые поступки своей дочери. Как в причитании самой невесты, так и в плаче её матери имеются мотивы социального перехода молодой, которые символически воплощаются в образе расплетенной косы. 

Милая мая дититка, вставай мая залатая.

Атдаваю я тибе в чужия людишки.

И никада мая дититка чужим не уважила.

И была ты у мине дититка.

А куды я тибе пашлю,

И вязде ты испалняла.

Типеря я тваю русаю косу ня буду плесть.

И развели тваю русаю косу на две палавиначки.

В этот момент подружки невесты поют песню, которая адресована ее матери:

Уныва, уныва, унывавши ходя.

Д’уш Аксинина да родная мамушка.

А на што ж та добре уныва ходя?

Патеряла она с руки перстень.

Ни с руки-та перстень — сваю дитятку.

Сваю дитетку расхарошаю.

Сваю дитятку Евдокиюшку.

Евдокиюшку, скажим, Ивановну.

Среди экспедиционных материалов имеется одна сиротская песня, адресованная невесте. Но, к сожалению, у нас нет сведений о времени и месте её исполнения. Встречаются лишь упоминания, что её исполняли перед отъездом к венцу. В тексте этой песни сиротство девушки символически воплощается в образе дерева со сломанной верхушкой. Этот сюжет разрабатывается в свадебных сиротских песнях многих русских традиций.

Ты сосна ли сосна, моя сосенка.

На табе-та, сасна, сучки, ветачки.

Лишь адною-та нет ой маквачки.

Ой у Марьюшки да нету батюшки.

Ой у Васильевны нету родимаю.

Ой правадить-та её да и некаму.

Снарядить-та её да тожа некаму.

По дороге к венцу петь песни было не принято.

После венчания молодые ехали домой к жениху. Одновременно от невесты везли сундук и постель с приданым в сопровождении гармони: «А сундук вязуть вмести са свадьбай, када мине вядуть к жаниху. Да, гармонь играя и сундук тяница на лошади туды к жаниху» (Секирино). Во время передвижения свадебной процессии помимо величаний молодым пели песни разных жанров, преимущественно протяжные или частушки: «Ну хто пратяжныи, а хто частушки. Хто вясёлай, если гарманист харошай, висёлай играя — частушки пели» (Секирино).  Как правило, жених с невестой песни не пели — шли молча за пляшущими: «Сначала люди идуть с гармоняй, а затем за гармоней мы идем, прям рядушкам идем. Свадьба, люди пляшуть, а мы с гармоней идём» (Секирино).

Местные жители вспоминают, что помимо пропоя, песня «Шелковая ленточка» могла также звучать, когда везут жениха с невестой от венца. Местные жители вспоминают, что величания молодым пели всю дорогу от венца до дома жениха: «А кагда к жаниху пашли — всю дарогу играли «Хараша барыня», да «Харош сокол». Да паколь дашли да дома» (Секирино).

При вводе молодых в дом звучала песня «Висяла ходя», которая адресована матери жениха. Эта песня исполняется на главный обрядовый напев — тот же, что и величания молодым. В поэтическом тексте образно говорится о находке, которую обрела мать жениха, то есть о новом члене семьи: «Эт када жаних привядеть нявесту, свякровьюшка играет «Висела», —  ана видёть снаху в дом!» (Секирино).

Висяла, висяла, висяла ходя,

Д’уш Иванавна родная мамушка.

Ана што-та добре висяла ходя?           

Замятала ана сваю горницу,

Д’уш нашла-та на сибе нахотачкю.

Д’уш нахотачкю вяликаю -

Д’уш Аксиньюшку  разумнаю.

После благословения молодых невеста сразу шла в отдельное помещение, где переодевалась в женский наряд, а гости в это время рассаживались за столами.

Свадебный пир в доме жениха, на котором присутствовали представители двух родов, был особенно насыщен музыкой: «Вот стакан выпили, другой, третий и начинають хто какуя умея. Любую» (Чулково).

Во время свадебного застолья наряду с протяжными песнями звучали и песни, которые были адресованы присутствующим, например, неженатому парню, свекрови, крёстной матери и др.: «Да тут у жениха, у жениха абыгрывают када пляска. Там гармонь, хто пляша. А тады пастарей какия, ани абыгрывають» (Секирино).

Само застолье начиналось одновременно с переодеванием молодой в доме жениха. В ожидании выхода молодых женщины заигрывали песню «Шелковая ленточка», которая, как уже говорилось, могла звучать на пропое и по дороге от венца к жениху: «За нявестай пришли. За нявестай пришли, а нивеста убираитса там. Там убираится, а кака умея играть-та, бабы-та жениховы. Нявестины-та все за сталом сидять, а жаниховы-та завтра будуть за сталом сидеть. Вот в этат мамент ани пають. Тут где-нить сабираютса, сабирают, нихто боле не давая. Тут ана начнеть песни играть “Шалковая лентычкя ка стеначки льнёть, Ванюша Прасковьюшку к сердечюньку жмёт”. Вот тах-та, милка. Сабирали, пакули маладыя придуть» (Секирино).

До вывода молодых к столу женщины посмелее начинали по очереди обыгрывать гостей свадьбы, которые в ответ на это расплачивались деньгами: «А там выходють, шумять: «Скарей, скарей, скарей!». А хрёстна мая скарей-скарей-скарей ня хоча, ня так-ха наряжусь-та.  Шивель-навывель-та. И вот када сидять маладыя-та, сидять, а такая баявая, висёлая начиная песни играть. Ну, вот какой смелай, он ей тяня, тяня [то есть не дает деньги — Ю.Ж.], паколе ана устаня. И паложа. Скока он ей там паложа? Ана ат этага к другой, а можа женщина там сидит, вот тах-та» (Секирино).

Как правило, первыми обыгрывали неженатых парней: «Эта када нявесту привядуть, убирают нявесту, а какая адна смелая. Ана дялов ей нету: ни падносят, ничё. Ана падходя к любому:

Уж ты воран, ты мой воран, харошай твой голас.

Ой ляли, ляли, хароший твой голас.

Хароший твой голас, а кто ш у нас холаст?

А кто ш у нас холаст? Василь ни жанатай.

Он па двору ходит, сапог ни ламаит,

Сапог ни ламаит, чулок ни мараит.

Сапог падламился, чулок намачилси.

И каво есть деньги, он капеичкю паложа. Ну, ани абязательна на свадьби далжны хоть сколька-нябудь капеичкю паложить. И вот тах ана всех абайдеть, пака щ маладую убяруть. Пака ее там убирають, ани все за сталами. Ани с места ждуть маладуя, а две женищины, даже три, ходють и руки пратягвають» (Секирино).

Переодевшуюся невесту вместе с женихом к гостям выводил дружок с решетом на голове, обмотанным сверху рушником, концы которого покрывали молодожёнов. Когда процессия выходила к пирующим, дружко произносил:

Сыр-кыравай примитя,

Нашим маладым атдаритя.

Съездить ва Франсишка,

Купить гребенчишка,

Кувшинчик пегай,

Штоб сам за вадой бегал.

Вот вам пáрачкя:

Баран да ярачкя[1].

Прашу любить и жалавать!

Сразу же после того, как молодых завели и посадили за стол, первым делом их начинали обыгрывать: «Мине толькя нарядили, крёстная миня нарядила, занавесок надели и миня привяли сюды-та, привяли, миня свякры поцеловала, а потом по стаканчику, по стаканчику и хрёстна запела. Ни мама, ни свякры, а хрёстна запела «Хараша барыня наша Прасковьюшка, хараша». Эт за сталом. Играли, играли. Прям свякры начала у нас:

Пригажа-та барыня наша Васильевна, пригажа.

Ой, да она из Кувшиновки… - в Кушиновке жила.

Патом мине праиграли и патом «Наш харош, наш харош Иванушка» — этат самый же матив:

Наш харош, наш харош Иванушка, наш харош.

Наш пригош, наш пригош Васильевич, наш пригош» (Секирино).

После того, как повеличали новобрачных, внимание вновь переключается на гостей свадьбы. Одни женщины обыгрывают по очереди сидевших за столом, а другие —  человека два-три  —  начинают ходить вокруг стола и собирать за это оплату: «А кто у нас во пиру сидит? - Эт хрёстна ва пиру сидит! — эт вот када деньги сабирають:

А кто ж у нас ва пиру сидит?

Кто жа у нас ва пиру сидит?

Д’уш Прасковьина крёсна матушика.

Ана хоча нам за игру дарить!

Не рублём, а палтинаю (писят капеик)

Не палтинай, а что хоча.  

Ну ана пряма: «Давай деньги!». И этат челавек ей даеть. «Спасиба!», — пашла дальши. Кто за ней рядам, рядам хто у ней сидит, апять тах-та» (Секирино).

Например, неженатому парню могли спеть так:

А хто у нас холаст? У кто нижанатай?

У нас Коля ходя холаст, Коля ни жанатай.

Он нам хоча за игру дарить!

 — яво всё нахваливают, шёб он её в ладоши паложал. Ну жаних, эта, парянь сидит нежанатай, а можа старянький какой сядит. Вот ана окол няго крутится, шоб он ей дал. Ну, он ей паложа, а некатарыя он держа, держа, держа и пакажа, и играй, играй» (Секирино).

Здесь же могут спеть величальную песню «Как у чарочки», которая может быть адресована как холостому парню, так и уже женатому мужчине.

Ох, как у чарычки, у сиребринай,

Залатой у ней вяночик, залатой у ней вяночик.

Ой, ни пьёт, ни гуляить, и в бяседи ни бываит,

Начавать дамой приходя, начавать дамой приходяо.

Ох, я Ванюшку люблю, я харошига люблю.

Люблю, свет мой, люблю, радасть; люблю, свет мой, люблю, радасть.

Ой, я за што яго люблю да, за што жалываю?

Сиряди двара встрячая, сиряди двара встречая.

Он встричаит, разуваит, распаясываит:

Люблю, свет мой, люблю, радасть; люблю, свет мой, люблю, радасть.

— ана яво хваля. Ни рублём, а палтинаю! Не палтинай, а чё хочишь! И апять «Как  у чарачки...», —  а он всё держа, не атдавая, а ана апять «Как у чарачки…» (Секирино).

Любое величание, адресованное кому-то из гостей, могли закончить фразой «Ана хоча нам за игру дарить». Эти слова как бы знаменовали окончание обыгрывания и напоминали, что за обыгрывание нужно одарить певиц деньгами.

Нередко, гости подшучивали над поющими и не сразу отдавали плату. Они хотели, чтобы их повеличали подольше и ещё раз исполнили в их адрес ту же песню, либо какую-то другую: «Вот сидит, ана над ним играя и прося у ниво дяньжонак-та. А какой мужик маладой, яму хоца пашутить-та, ана праиграла песню-та, он ей пакажа деньги, а не отдавая. Мож какая играя — яму нравица и яму хоца, шобы ана паиграла. Всё бывая, детка!» (Секирино).

В первый и второй день свадебное застолье прерывалось, было принято его покидать и ходить по всем улицам села (круг села): «Ну вот када свадьба, у нас все хадили кругом сяла с гармошкай. Вот пасидять, стаканчик выпьють и вот патом шумять: «Выхадитя! Выхадитя!». Выходють и па деревни папляшуть, папляшуть, кругом прайдуть. Хто да куда, а хто и кругом сяла прайдеть, а уж сюды приходють, па-новаму всё налита» (Секирино).

Во время этого обхода молодежь пела частушки, плясала, а кто постарше, те, взявшись под руки, шли цýком с пением протяжных песен: «Гарманист играя, маладыя пляшуть, а ани играють сзади харашо так, старинныя песни. А эт старыя все в абнимку играют песни старинныя. И вот эт самая такая пляска идёть». В этот момент могли исполняться любые другие песни: и свадебные, и лирические, которые приурочены к свадьбе, и песни иных жанров, например, плясовые.

На застолье или во время обхода села пели плясовую песню «Дуня пива наварила», которая могла быть исполнена не только на свадьбе: «“Дуня пива наварила” —  када, милк, никада. И свадьба, и гуляньи. Плясали и ладошками щалкáли, плясали, крутилися. “Тута люба, да люли” —  вот в этат мамент-та. Да хто сидит, хто выйдя, хто как, хто крутитса, хто веритица» (Секирино).

Дуня пива наварила, долга в погрябу тамила,

Тута люба да люли да, долга в пагрябу тамила.

Долга в пагрябу тамила, дарагих гастей сбирала,

Тута люба да люли, дарагих гастей сбирала.

Дарагих гастей сбирала, всех па лавкам рассажала,

Всех па лавкам рассажала, сама села на скамеичкю,

Сама села на скамеичкю супрати друга, друга Ивана.

— Уж ты пей, кума Настасья, на тибе пришла несщастья,

На тибе пришла несщастья — бальшая салдатства. 

Свадебные песни звучали до самого конца застолья. Отъезд сватов и всех гостей обязательно сопровождался песнями, в поэтических текстах которых комментировался момент отъезда со двора: «А все кумушки дамой, все галубушки дамой, ой дамой, дамой, дамой!» - ана частая можа падплясать! Дамой идуть, свадьба-та канчаица, дамой. Атгуляли, вот табе и кумушки» (Секирино).

Э, все кумушки дамой, все галубушки дамой.

Ой, дамои, дамои, дамой.

А я дамой не пайду, а я дамой не пайду.                                             

Ой не пайду, не пайду.

Э, а я млада здесь буду, а я млада здесь буду.

Ой, запрягай-кя муж каня, вязи миня в три сяла.

Ох, где ши диревня висяла, там девушки хараши.

Ох, паделали шалаши, павыткали кушаки ва всю юбку шараки.

Сведений об исполнении обрядовых песен на второй и третий свадебный день практически не встретилось, видимо они были менее насыщены музыкальным наполнением. В полевых материалах удалось зафиксировать лишь одну свадебную песню, исполняемую на главный обрядовый напев, которая звучала после первого дня. Её исполняла крёстная мать или тётка жениха, когда будила молодых утром второго свадебного дня: «Када мы ночь праляжали, а там мама маей свякрови, ана была женщина умная. Свякры сказала — нада вставать, убираться, ща гости придут.  Вот ана падходя, в дверь пастучала и гаварить:  

Ты вставай, ты вставай, чужая дититка.

Ты ню батюшки сваво да, ты ню матушки.

У такой, у лихой у свекровьюшки.

Я вскачила, вскачила и в дом туды» (Чулково).

Также местные жители вспоминают, что в эти дни, как и в основной свадебный день, ходили по селу с песнями и плясками под гармонь.

Подводя итоги можно сделать вывод, что обрядовыми песнями в южноскопинской свадьбе оформлена значительная часть ритуала.

Другие материалы

Технология изготовления лаптей Кадомского района Рязанской области		Песенная традиция Сапожковского района Рязанской области

Архив материалов

Ближайшие мероприятия